Регистрация

Игорь Калошин: инвестиции в 2015 году

5
0
632 0
Аудио Текст
8 июня 2015

Тема передачи — российский венчурный бизнес в условиях санкций и экономической нестабильности. О том, как политика влияет на выживаемость стартапов, мы поговорили с частным инвестором и генеральным директором «Интел Софтвер» Игорем Калошиным.

Из передачи вы узнаете:
— почему спад российской венчурной индустрии не является кризисом;
— в чем заключается проблема ментальности отечественных стартапов;
— что такое «венчурный бестселлер»;
— в кого и на каких условиях будут инвестировать в 2015 году;
— как санкционный режим отразился на IT-стартапах;
— и многое другое.

Игорь Калошин: инвестиции в 2015 году

Тема передачи — российский венчурный бизнес в условиях санкций и экономической нестабильности. О том, как политика влияет на выживаемость стартапов, мы поговорили с частным инвестором и генеральным директором «Интел Софтвер» Игорем Калошиным.

Игорь Калошин, генеральный директор «Интел Софтвер».
Родился в 1974 году в Калининграде.
В 1996 году окончил Санкт-Петербургский государственный университет (математико-механический факультет).
В 2010-2012 годах — член исполнительного комитета Американской торговой палаты в Санкт-Петербурге.
С 2011 года — член правления ассоциации «Руссофт».
В 2012 году стал генеральным директором «Интел Софтвер».

Сергей Иванов: Я предлагаю начать с общего, а потом уже перейти к частному. Вы в международном бизнесе достаточно много знаете и видите все изнутри. Можете дать свою общую оценку российского венчурного бизнеса именно в России без привязки к текущим, не очень-то приятным событиям? В каком состоянии он находится?
Игорь Калошин: Тяжело говорить без привязки к текущей ситуации.
С. И.: Тогда мы разделим на «до» и «после».
И. К.: Тем не менее, да, в венчурной индустрии действительно заметен некий спад активности. Но я бы ни в коем случае не называл это кризисом венчурной индустрии. Под кризисом мы в большей степени понимаем какой-то переворот, перелом, когда какие-то устоявшиеся практики перестают работать. Этого не заметно, инвестиции есть, появляются новые фонды, появляются новые бизнес-ангелы. Но если смотреть на динамику, она действительно, наверное, может выглядеть не совсем позитивно. По сравнению с 2013 годом в 2014-м инвестиций в долларовом эквиваленте стало меньше. Если посмотреть в рублевом, то вроде все даже замечательно.
С. И.: Да, это лукавая статистика, если брать рублевую оценку всего, что происходит. Поэтому все-таки какое-то среднее измерение необходимо, между рублем и долларом. Доллар тоже ведь не очень объективно отражает.
И. К.: Да, должна быть рассмотрена, наверное, какая-то комбинация факторов. Внешние источники статистики, например J’son & Partners, говорят о 26%-м падении в долларовом эквиваленте. Наверное, это не так плохо и, может быть, говорит в большей степени о более качественной избирательности фондов, бизнес-ангелов и т. д. Критериев огромное количество. И много зависит от качества самих стартапов, в которые различные участники «инновационного лифта» хотят или не хотят инвестировать деньги.
С. И.: А усилия государства, направленные на развитие инновационных секторов экономики, о которых так часто оно заявляет, каким-то образом влияют на текущую ситуацию?
И. К.: Безусловно влияют. И здесь вначале я бы поговорил о некоем, скажем, менталитете стартапов, молодых или даже немолодых.
С. И.: Например, если посмотреть на тех же резидентов Сколково, какой у них менталитет?
И. К.: Я хотел в пример привести собственно работу Сколково и ФРИИ. С моей точки зрения, наверное, основные и важнейшие роли, которые они играют, — это образовательная и экосистемная. Я не зря начал говорить о некоем менталитете. Зачастую я вижу, что стартапы абсолютно не подготовлены к беседе с инвестором любого уровня.
С. И.: Но ведь эта ситуация сложилась не сейчас?
И. К.: Нет, мы просто позже пришли на этот рынок значительно позже. Если сравнить с Америкой, российская венчурная индустрия еще молодая — молоды предприниматели, инвесторы, фонды. И у нас изначально в России, в Советском Союзе, не было школы предпринимательства. В свое время кто-то начинал сам, делал свои ошибки, наступал на те же грабли, на которые наступали несколько десятков лет назад американские коллеги. Сейчас задача государственных институтов — это найти действительно хорошие команды, технологические команды с потенциалом развития, с потенциалом коммерциализации и дать им те знания, которые будут помогать быстрее двигаться по этому «инновационному лифту». Собственно, это и делается. Мы видим стартапы, которые проинвестированы ФРИИ на посевной стадии. И это задел на будущее, в принципе, для некоего долгосрочного роста. Может быть, не прямо сейчас, но в перспективе одного года, двух, трех лет.
С. И.: А какова сейчас ситуация с венчурными инвестициями? Кто сейчас оказался в более сложной ситуации — инвестфонды или частные инвесторы? Или всем одинаково тяжело?
И. К.: Я бы сказал, что в большей степени могут пострадать стартапы, нежели инвесторы. И опять же, все очень сильно зависит от портфеля. Некоторые венчурные фонды нацелены только, допустим, на стартапы с международным, с глобальным потенциалом. Некоторые охотно брали в свой портфель компании, которые нацеливались только на российский рынок.

Если посмотреть на те фонды, где существенную часть портфеля составляют компании, которые еще не вышли на международный рынок, то, безусловно, девальвация рубля немножко обесценила эти портфели. А с точки зрения инвестора, сейчас даже, наверное, проще действовать, потому что мы видим некий спад инвестиционной активности.

Это означает, что если количество стартапов сохраняется, то конкуренция среди них за средства инвесторов возрастает. Соответственно, легче торговаться.
С. И.: Да, как раз по поводу «легче торговаться» я хотел поговорить о рублевых скачках и о волатильности рубля. Какие проблемы или, наоборот, какие возможности эта волатильность сейчас предоставляет? Это как-то отразилось на тех же долях, которые берут себе инвесторы проектов?
И. К.: Все-таки очень важным моментом венчурного рынка является то, что инвесторы на всех стадиях все равно остаются миноритариями. Они берут минимальную долю. Разговоры о 50% компании практически не работают в венчурной индустрии. Все равно это миноритарии, которые оставляют некую свободу действий стартапу. Поэтому я бы говорил не о доле, а об объеме инвестиций. Вот он может сократиться. По многим причинам. Например, потому, что стоимость рабочей силы стала меньше. И тому же стартапу для достижения своих целей в перспективе, допустим, шести месяцев или года нужно меньше средств, чтобы добиться чего-то существенного. Мы не забываем о конкуренции, о которой я говорил, поэтому ту же долю можно получить за меньшие инвестиции, и это абсолютно логически объясняется.
С. И.: А как изменились требования к самим проектам? Может быть, повысились требования к срокам окупаемости, к скорости масштабирования бизнеса? Появились ли какие-то приоритеты у инвесторов, направленные на стартапы, которые ориентированы на западный рынок или стараются работать в западной юрисдикции?
И. К.: Безусловно, смена фокуса есть. Но она не глобальная. Я повторю, наверное, слова Павла Черкашина, моего хорошего знакомого…
С. И.: И нашего тоже.
И. К.: Для венчурного инвестора несколько лет назад, может быть, десятки лет назад венчурным бестселлером была компания, которая после инвестиций в течение двух-трех лет показывает первые продажи. Показывает великолепную динамику роста числа пользователей, выручки и т. д. И именно в этот замечательный момент компания с точки зрения ее перспектив на будущее — это как раз тот бестселлер, та собственность, которую можно и нужно продать. Потому что после этого момента рост компании замедляется, можно долго ждать выхода на IPO или покупки стратегическим инвестором. Это желание, как говорит Игорь Рябенький, найти самый лучший гриб в лесу, остается. Так и будет. Сейчас такие компании легче получить в свой собственный портфель.
С. И.: А изменились ли как-то предпочтительные для инвестора и предпочитаемые фаундерами схемы регистрации юрлиц — именно для стартапов? Какая юрисдикция сейчас предпочтительна, для того чтобы заинтересовать инвестора? Или это не играет важной роли?
И. К.: Лично мне кажется, что практически ничего не поменялось. Все-таки мы говорим о миноритарных долях. И с точки зрения именно самой венчурной схемы идеальный вариант — это регистрация в английском праве. Мы даже говорим не о законах. Мы видим позитивные сдвиги, мы видим позитивные тенденции, желание изменить — не коренным образом, а видоизменить — российское законодательство. Чтобы оно было более похоже на английское право и помогало венчурному инвестированию. Но этих шагов мало. Нужны, наверное, более комплексные, более серьезные меры. И кроме изменения законодательства, нужна еще судебная практика. Соответственно, сейчас практически ничего не поменялось. Если я с 5%-й долей владения компанией хочу ее качественно контролировать, то я могу это сделать только в юрисдикции с английским правом.
С. И.: То есть, соответственно, будет предпочтение у инвестора в отношении иностранной юрисдикции?
И. К.: Это работает практически на любой стадии. Опытный инвестор, даже бизнес-ангел, на посевной стадии понимает, что потом проект должен вырасти, перейти на следующую стадию, получить уже инвестиции от фонда. Практически никакой фонд не инвестирует в российском праве. В какой-то момент все равно к этому придется прийти, если не будет коренных изменений в нашем законодательстве и, собственно, в судебной практике.
С. И.: А фаундеры на начальном этапе понимают этот момент?
И. К.: Не все понимают, но если фаундер адекватный, то он, наверное, прислушается и поймет.
С. И.: В феврале 2015 года вы приняли участие в посевных инвестициях в проект Lobster. Правильно ли я понимаю, что даже в такое непростое время, несмотря на упомянутые нами нестабильность и санкции, вы разглядели в нем потенциал?
И. К.: Если честно, то я все свои инвестиции сделал как раз в 2014-2015 годах. Собственно, будет о чем вспомнить. Это либо все забудут, либо это станет какой-то красивой историей, что инвестирование я начал именно в кризис. Если мы говорим конкретно о компании Lobster Media, то да, там русский основатель, но компания английская. Ребята работают в Лондоне, инкорпорированы в Лондоне, и работа нацелена на глобальный рынок. У них очень интересные и красивые идеи по защите пользовательского контента и возможности организации глобального канала продаж между потенциальным покупателем и продавцом контента: видео, фотографий и т. д. Без выстраивания какой-то дополнительной сложной инфраструктуры. Мне кажется, проект очень перспективный. Главное, есть тенденция к тому, что все-таки интеллектуальные права всех нас будут все больше и больше защищаться. Поэтому я вижу перспективу.
С. И.: Хорошо, а в каких еще проектах вы фигурируете как бизнес-ангел? Приходилось ли пересматривать какие-то договоренности, изменять взаимоотношения за этот период?
И. К.: Ну, у меня их пока совсем немного. Есть перспективный проект Panorics. Ребята делают уникальную камеру, которая снимает видео 360 градусов. Это тоже новый интересный тренд. Есть компания, которая пытается занять свою нишу в области travel. Хотя уже, кажется, в travel сделано все. Но, например, я не видел еще симпатичных, действительно полезных планировщиков путешествий, с помощью которых человек сможет сам планировать путешествие любой сложности.
С. И.: Несколько подобных проектов было, но я, правда, не готов оценивать ту самую симпатичность и конкурентоспособность.
И. К.: Опять же, это вопрос фокуса, вопрос ниши, вопрос технологической начинки. И, безусловно, венчурные инвестиции — это риск, гипотезу надо проверить. Но если гипотеза проверена, пользователям это нравится и проект начинает расти и показывать трекшен, то появляется возможность очень и очень неплохо заработать. Собственно, на это и нацелен венчурный бизнес. Ключевая, даже магическая цифра 10х ни у кого не сходит с уст.
С. И.: А какое влияние на российские стартапы оказал санкционный режим? Я имею в виду на те стартапы, которые зарегистрированы у нас. Есть ли какой-то выход по обходу этих санкций ради получения инвестиций, кроме полного вывода компании из России? Или другого выхода нет сейчас?
И. К.: Если честно, я не чувствую, что санкционный режим как-то отразился на стартапах, которые работают в IT-индустрии. С другими я не работаю, потому что моя компетенция лежит в области информационных технологий. Я бы даже сказал, что здесь есть некий дополнительный потенциал. Сейчас активно развиваются технологии «интернета вещей». Это оптимизация любого производства за счет информационных технологий. Если мы говорим про санкции, а они касаются каких-то сельскохозяйственных продуктов, то, может быть, наоборот, это потенциал. Если сейчас выстроить симпатичную сельскохозяйственную компанию, стартап, который бы использовал все последние ноу-хау в области информационных технологий… Этого совершенно не происходит, я вижу. Как сажали кустики десятки лет назад или помидоры из семечек, так и продолжают это делать. Как раз в рамках импортозамещения и понимания, что нужно больше производить здесь, в России, подобного рода проекты имеют огромный потенциал именно внутри страны. Даже без выхода на международный рынок это огромная, уникальная и симпатичная возможность.
С. И.: А можно ли говорить о том, что сейчас какие-то типы проектов, типы стартапов оказались в более выгодном положении по сравнению с остальными? Например, технологические проекты, сервисные проекты — кто сейчас имеет больше преимуществ?
И. К.: Больше преимуществ, безусловно, имеет тот стартап, который уже генерирует какой-то кэш и может на свои средства пережить любые непростые времена.
С. И.: А какие типы стартапов генерируют кэш сейчас? Или нет какой-то закономерности?
И. К.: Я бы не стал говорить о закономерностях. Я бы говорил о тех стартапах, которые живут не только за счет мыслей о великом будущем: «Когда-нибудь я, как Twitter, заработаю огромное количество денег». Хотя Twitter до сих пор неприбыльный, это не мешает ему иметь капитализацию порядка 30$ млрд. Для стартапов, которые еще не генерируют ничего, наверное, наступают непростые времена. Мало кто, наверное, сейчас готов вкладываться в некую оппортунистическую идею.
С. И.: Я все-таки задам вопрос про «Интел Софтвер», хотя, в общем-то, мы в меньшей степени хотели ее касаться. Что сейчас изменилось именно для компании? Ощутим ли курс правительства на импортозамещение? И, собственно, позиция компании в связи с курсом на импортозамещение как-то изменилась? Меняет ли корпорация схему присутствия на российском рынке?
И. К.: Корпорация Intel присутствует в России с 1991 года. На данный момент в корпорации работает порядка тысячи человек, из них 800 инженеров. И это важный для корпорации R&D-центр. Подобный R&D-центр существует в Китае, в Израиле и т. д. Мы выполняем R&D-исследования, или НИОКР, как их правильно называют, для внутренних целей корпорации. Это, можно сказать, государство внутри государства. Мы помогаем делать глобальные продукты, такие как компиляторы, библиотеки оптимизации. Получается, что мы являемся важным элементом, частью глобальной компании. То, что мы находимся в России, наверное, дополнительное доказательство того, что в России до сих пор существует качественная технологическая экспертиза. И здесь говорить о влиянии импортозамещения, наверное, даже неуместно. У нас есть кадры, они востребованы внутри компании. Какую пользу, помимо прямых иностранных инвестиций, мы приносим России? Безусловно, очень важный аспект — это technology transfer, трансфер технологий. Мы обучаем студентов, обучаем сотрудников. Есть естественный круговорот, когда наши сотрудники уходят в российские компании и привносят туда свой опыт или даже открывают собственные стартапы. Такого рода экспертиза полезна именно как база для роста инноваций. Где еще можно качественно обучиться каким-то технологическим направлениям? Безусловно, у лидеров этой индустрии.
С. И.: А можно ли строить какие-то прогнозы инвестиционного климата на ближайшие два-три года? Есть ли у вас какое-то собственное внутреннее ощущение, которым вы сейчас руководствуетесь?
И. К.: Мое внутреннее ощущение, что будет непросто. Инвестиции, по крайней мере на горизонте одного года — двух лет, будет привлекать нелегко. Но в то же время есть хороший потенциал за счет различных программ привлечения и обучения новых инвесторов. У нас в России есть огромное количество так называемых умных денег, которые еще недоиспользованы. Я говорю о топ-менеджерах крупных компаний, как российских, так и иностранных. Они уже получили, помимо какого-то достаточно высокого уровня финансового благосостояния, опыт работы в корпорациях, понимание индустрии, понимание технологий. И это то, что сейчас нужно использовать. Мало кто понимает, как правильно инвестировать на венчурном рынке, какие это риски, как эти риски снижать. И есть программа, нацеленная именно на обучение людей, которые могут стать такими инвесторами. Совместная инициатива Национальной ассоциации бизнес-ангелов и РВК Ready for Equity, — может быть, слышали, — как раз и нацелена на то, чтобы обучить состоятельных и опытных людей, как правильно работать со стартапами. Как правильно инвестировать, как не только составить свой инвестиционный портфель из, не знаю, заграничной недвижимости, но и помогать становлению и развитию индустрии здесь.
С. И.: А если смотреть с другой стороны, например со стороны государства, стоит ли ему активизироваться в такой переломный кризисный момент или, скажем, дать инициативу больше именно менеджменту? Если государству что-то нужно сделать, то что, по вашему мнению, нужно сделать или, наоборот, не сделать?
И. К.: Мое мнение, что государству нужно придерживаться той линии, которая работает сейчас. Мне импонируют те программы, которые действуют в Сколково, во ФРИИ. Наверное, снижать свою активность не стоит. Перенасыщать, допустим, рынок грантами тоже не стоит, потому что они расслабляют стартапы. Нужно чувствовать баланс. Надо находить пути взаимодействия между государством и частными инвесторами, когда действует так называемый механизм совместного инвестирования. И, в принципе, я вижу, что тенденция идет в эту сторону, и считаю, что она позитивная. Наверное, много больше делать не надо, но и снижать обороты тоже, наверное, не стоит.
С. И.: Последнее время наблюдатели обращают внимание на поведение индекса NASDAQ. И предвещают новый глобальный кризис, скорее мощный коллапс, по сравнению с которым кризис «доткомов» покажется детским лепетом. Насколько их прогнозы вам близки?
И. К.: Затруднюсь ответить. Единственное, стоит отметить, что как раз на американском венчурном рынке сейчас действительно серьезный бум. Если мы с вами говорим о сокращении инвестиций в России, то инвестиции на американском рынке выросли уже до того уровня, который был перед взрывом «доткомовского» пузыря. Некоторые аналитики прогнозируют дальнейший рост, некоторые прогнозируют существенный спад или даже обвал. По-моему, сейчас как раз подходящий момент, чтобы спекулировать на этом. Венчурный рынок достиг уровня, и никто не знает, это вершина или середина пути.
С. И.: Ну что ж, Игорь, большое спасибо за интересный рассказ и экспертное мнение о текущем состоянии венчурного рынка в России. Скрестим пальцы, пожелаем дальнейшего роста и отважным стартаперам, и не менее отважным венчурным фондам, и всей индустрии. Большое спасибо!
И. К.: Спасибо!
С. И.: На этом я прощаюсь с вами, уважаемые телезрители! Напоминаю, что в гостях у нас бы л генеральный директор компании «Интел Софтвер» и частный инвестор Игорь Калошин. С вами был Сергей Иванов. Всего вам доброго, пока!

Развернуть текстовую версию
Комментарии
Похожие видео
Еще видео